— Простите великодушно, но хозяин не велел пускать в этот дом свою законную супругу, ни при каких условиях.

Губы купчихи сжались в тонкую линию.

— Хозяина твоего вчера арестовали по обвинению в убийстве. Мне об том телеграмму прислали и я сразу приехала из Ярославля. Игумнов на каторгу пойдет, как Бог свят. Значит, теперь я здесь хозяйка. В сторону, мозгляк!

Швейцар не дрогнул. Выпятил челюсть, расставил ноги пошире. Приготовился стоять до конца. Но тут за его спиной возник дворецкий.

— П-проходите, Варвара…

— Платоновна. Так-то лучше. А ты мне нравишься. Весь такой сахарный, что ажно липнешь. Понимаешь, откуда ветер дует, — она потрепала дворецкого по щеке и огляделась по сторонам. — Да уж, чистый пряник… Где тут столовая?

— Наверх по лестнице, — старый следователь вышел из кареты последним и насилу догнал остальных.

— Чаю подай туда! — указательный палец больно ткнул дворецкого в лоб. — Калачей и баранок.

— Водочки бы, — подсказал Нечипоренко. — Анисовой бы. Мы же здесь не по службе-с.

Но Игумнова проигнорировала просьбу.

— Конфекты неси, — добавила она. — А то с дороги умаялась.

— С-слушаюсь.

Полицейские пошли следом за купчихой. Мармеладов, помедлив пару мгновений, тоже поднялся по лестнице. В столовой лакеи суетливо накрывали столы, резали пироги на широкие ломти. Самовар распалился до предела, шипел и плевался горячим паром. Купчиха тоже кипела, но совсем по другой причине.

— …брешет направо и налево, что сам всего добился. Куды там! Мануфактуру строил ещё Затрапезнов, вот то был великий купец. Всю империю в свои ткани одел — от царской семьи до голозадых крестьян. Парусину какую делал. Скатёрки, салфетки. Канифас! А муж мой — никчемный коммерсант. Фабрики в наследство получил. Пришёл на все готовое… Единственный цех, который самолично открыл в молодости, развалился два года назад. Не умеет он на века строить. Вот и семью тоже…

Она заплакала, скрывая лицо в белоснежном платке.

— Вы несправедливы к Николаю Васильевичу. Нет, я понимаю. Понимаю прекрасно, что вы смотрите через призму, — Нечипоренко замялся, подбирая слова, — загубленных отношений… Но ежели взглянуть не предвзято, хотя бы на этот особняк. Сумел ведь построить, без преувеличения скажу, украшение всего Замоскворечья. Хоть у него и дурная слава.

— У муженька-то моего? Не удивительно!

— У дома.

— А чегой-то? — Игумнова покрутила головой. — Хороший дом. Нравится мне все больше и больше. Ну, давайте уж почаевничаем!

Мармеладов первым откликнулся на это приглашение, уселся во главе стола и с хрустом отколол щипцами изрядный кусок от сахарной головы.

— Стало быть, Варвара Платоновна, вы всю ночь в коляске тряслись? Такое путешествие для людей нашего возраста может аукнуться ломотой в спине…

— Пф-ф-ф! Да на кой мне коляска-то? На поезде приехала.

— Но ведь утренний поезд из Ярославля не поспел бы к этому сроку. А вчерашний выехал еще до того, как вашего супруга арестовали, — сыщик помешивал чай серебряной ложечкой. — Это что же получается… Вы приехали в Москву накануне?

— Пусть даже и так, что с того? Я приехала загодя, к святым мощам приложиться, — тут она снова пустила слезу. — У Параскевы Пятницы вымолить, чтоб мой непутевый муж оставил эту лахудру белобрысую и в семью вернулся.

— Да уж, тяжелый крест вам приходится нести, — сыщик сочувственно кивнул. — Особенно, когда любовница мужа глаза мозолит. Где вы ее видели? В театре?

— Никогда я этой змеюки не видала. Да у меня бы глаза лопнули в тот же миг! — купчиха вытерла глаза и злобно запыхтела. — А вы вообще, сударь, кто такой будете? Что за право вам дадено вопросы задавать в моем… В этом доме?

— Ах, я совсем забыл о приличиях… Позвольте представиться. Мармеладов Родион Романович. Меня нанял ваш супруг для того, чтобы оценить коллекцию французских вин. Знаете ли, после нескольких лет, прожитых в Париже, я, пожалуй, могу считаться знатоком в данном вопросе. Вчера я успел заметить в погребе дюжину весьма дорогих бутылок. Не желаете взглянуть?

— Не пойду я туда. Зачем мне?

— Как это зачем? Поскольку Игумнов, судя по заверениям полиции, виновен и вряд ли уже выйдет на свободу… Я готов сделать оценку винных запасов для вас.

— Не желаю спускаться в вонючее подземелье. Вам интересно, вы и ступайте. Слуги проводят.

— А вы, стало быть, не желаете?

— Не желаю.

— Да-а-а… Возвращаться на место преступления — это всегда трудно. Не хотите смотреть на обломки кирпичной стены, за которой оставили Маришку умирать? Пугает собственное злодейство? — сыщик как ни в чем не бывало отхлебнул чаю и захрустел баранкой. — Ведь это вы погубили любовницу мужа.

— Я? — купчиха побледнела, но держалась по-прежнему высокомерно. — Да что вы сочиняете?! Я никогда в тот погреб не спускалась.

— Тогда откуда знаете, что там воняет? И что Маришка была именно «белобрысой»? Когда люди врут, они стараются контролировать глаголы — ведь врут про свои действия. А глаголом соврать легко! Всего-то надо впереди поставить отрицательную частицу. «Не видела», «не спускалась»… Но прилагательным обманщики должного внимания не уделяют, именно эти неосторожные оговорки чаще всего и выдают лгунов.

Лицо купчихи пошло пунцовыми пятнами. Она прижала руку к груди и задышала шумно, как перед обмороком.

— Что за чушь вы несёте?! — возмутился Шпигунов. — Следствию доподлинно известно, что виновен в убийстве купец Игумнов. У него был мотив — ревность. А какой мотив у Варвары Платоновны? Только не говорите, что и у нее — ревность… Она мужу все прощала. Два года жила в слезах, знала, что супостат в Москве с другой амуры крутит. Однако же, продолжала любить супруга. Кротко ждала, когда одумается и вернётся. Все-таки перед Богом венчаны… Правильно я излагаю, госпожа Игумнова?

Та кивнула, обрадованная неожиданной поддержке, и снова потянулась за платком.

— Я и не собирался упоминать о ревности. Не тот случай, — спокойно сказал Мармеладов. — Здесь, Федор, налицо иной мотив: жадность.

— Что вы себе позволяете?! — вспыхнула купчиха.

— Давайте начистоту. Мужа вы не любили, а белокурую лахудру так и вовсе ненавидели. И дело тут не в ревности, а в жадности. Муж пытался откупиться от вас фабрикой с ежегодным доходом в миллион рублей. Но вам было мало. Хотелось на все